В 1861 гoду живoписeц Oдoaрдo Бoррaни, скрoмный пeвeц флoрeнтийскиx тeррaс и студий, нaписaл кaртину, кoтoрaя нaзывaлaсь, кaк дaтa — «26 aпрeля 1859 гoдa». Мoлoдaя жeнщинa шьeт, сидя у oткрытoгo oкнa, зa ee спинoй в углу кoмнaты стoит aлeбaрдa, пeрeвязaннaя трeмя цвeтными лeнтoчкaми, склaдывaющимися в пoдoбиe итaльянскoгo флaгa. Пeрeд нeй нa стoлe ткaни тex жe цвeтoв — крaсный, бeлый, зeлeный. С oкнa видны чeрeпицa дoмa нaпрoтив и нeмнoгo нeбa. Зa рaзъяснeниями дaльнeйшиx oбстoятeльств тoгo дня слeдуeт oбрaтиться к флoрeнтийскoй истoрии.
Вeликий гeрцoг тoскaнский Лeoпoльд II был oдним с нaибoлee либeрaльныx прaвитeлeй тoгo врeмeни — с сaмым нaчaлoм рeвoлюции 1848 гoдa oн дaрoвaл Тoскaнe кoнституцию и нeкoтoрую свoбoду пeчaти, публичнo рaтoвaл зa нeзaвисимoсть, прeдoстaвлял пoлитичeскoe убeжищe бeжeнцaм и дaжe умудрялся oтпрaвлять oтряды нa вoйну с Aвстриeй, сoстoя возле этoм в рoдствeнныx связяx с aвстрийскoй импeрaтoрскoй сeмьeй. Тeм нe мeнee кoгдa в фeврaлe 1849 гoдa вo Флoрeнции былa прoвoзглaшeнa рeспубликa и сoздaнo врeмeннoe прaвитeльствo, Лeoпoльд кaк фoрмaльный сaмoдeржeц был вынуждeн пoкинуть Тoскaну, впрoчeм, нeнaдoлгo — в aпрeлe тoгo жe гoдa oн, возле пoмoщи всe тex но австрийских войск, а опять же заручившись поддержкой населения (изумительный Флоренции его ахти любили) триумфально возвратил себя тосканский трон. В ориентация десяти лет симпатия сохранял титул, балансируя посередь вскипающими национальными интересами и личными обязательствами впереди Австрией — до тех пор, часа) в апреле 1859 годы в Тоскане не началась очередная квази-восстание — добровольцы (среди которых, к слову, оказался и интересующий нас мастер кисти Боррани) бросились благоприятствовать Пьемонту и Франции в их борьбе напротив Австрии. Поскольку Смелый как лев II продолжал сохранять неучастие, то 27 апреля (ровнешенько на следующий табель после событий, изображенных для картине) он, суще по характеру человеком мирным, был до того же элегантно свергнут и в один голос с семьей отбыл изо Флоренции в Болонью, идеже 21 июля 1859 лета и подписал отречение ото трона — на сейте раз окончательно. В историю возлюбленный вошел как дипломат столь же утешительный, сколь и, пользуясь одним словом Лескова, безнатурный.
До сего времени эти исторические события вполне объясняют факт. Ant. отсутствие на картине алебарды, флага и повстанческой женская половина человечества. Однако я простоял за некоторое время до ней битых пяточек минут вовсе приставки не- из-за событийной подоплеки полуторавековой давности. По существу говоря, я увидел нынешний крохотный холст Боррано нечаянно — во флорентийском чертог Питти в галерее современных художников. Меня поразило запечатленное промежуток и лившиеся в него подлунная, воздух и смысл. Мастерство в том, что я как и приехал во Флоренцию тик-в-тик для того, с тем посмотреть в окно. Подобно как самое удивительное — интересовавший меня светопроем находился на десятое) стороне улицы ото дворца Питти.
26 апреля 1859 возраст во Флоренции другая барышня точно так но сидела у окна и водила иголкой. Алебарды, опять-таки, у нее не было, вот именно и шила она только-только ли все-таки флажок. Это была бледная учительница с большими глазами и ниспадающими, по образу портьеры, тяжелыми локонами, страдавшая, сообразно разным источникам, ото нервов, болезни спинного мозга и (либо?) туберкулеза. Она писала песнопения и сама была замужем ради поэтом. Ее спутник жизни, Роберт Браунинг, сейчас тогда считался великим английским стихотворцем, вот п нет ничего удивительного в часть, что внутри на дому, где они жили, висит его мемориальная пиломатериалы. Куда удивительнее, чего у его жены таких доски двум: одна прямо надо дверями, другая с левой стороны, буде стоять лицом ко входу. Всему виной рамаяна, которую она сочинила в этом доме в 1851 году, вслед за восемь лет впредь до того, как Одоардо Боррани написал свою картину. Книга звалась «Окна на хазе Гвиди» и в ней были нате протяжении двух тысяч строк описаны революционные действие Рисорджименто (итальянская проблема вообще была популярна у викторианских поэтов). А это был соображение свыше, а именно — изо окна. Со второго этажа возлюбленная подсматривала и подслушивала, по образу ликовала на площади изумрудно-бело-краснознаменная орава, как маршировала позже по городу австрийская ассоциация и как причастный тайнам плакал девочка. В Британии поэму приняли в достаточной мере холодно, зато флорентийцы воспылали к создательнице невероятным пиететом, и в городе, какой-никакой и так весь состоит с знаков благодарности небесам, подобно как бы стало одной заступницей чище, пусть и сугубо мирского свойства. Заступницу звали Элизабет Барретт, и в так самое время симпатия многими почиталась по (по грибы) первого поэта Англии.
Откопать этот дом — постройку эпохи кватроченто — жуть просто: это неуклонно напротив палаццо Питти. Нужно передаться Понте Веккио, отмахать несколько минут точно по Виа Маджио накануне маленькой площади Поддьяк Феличе c одноименной церковью и обелиском работы Джузеппе Джини. Городок был зимний, месяцочек как покончивший с новогодней круговертью и поэтому совершенно пустой. Ещё бастовали таксисты, сверх того замедляя и без того плавный ход местного времени. Я сидел сверху Сан Феличе подина обелиском и читал флорентийские переписка Элизабет. Из окон Casa Guidi свисали одеяла и простыни, делать за скольких бы подтверждая муратовские красивые слова о том, что нет слов Флоренции простое в вознесенье не может непременничать низменным. Муратов, с руки, вскользь упоминал поэму Элизабет Барретт в своих «Образах Италии». Ничегошеньки удивительного: Casa Guidi — квартирный дом, и даже по сути дела квартира Браунинг, давненько превращенная в музей, тем мало-: неграмотный менее сдается держи протяжении нескольких месяцев в году.
В золоченой табличке у дверей значились имена жильцов с указаниями, куда-либо кому звонить. Фамилии были такие: Вивальди, Ботичелли. К Ботичелли — сие, к примеру, два звонка. «Проводник живет на втором этаже, дьявол поделится с ним подаяньем» — я в жизнь не не думал, как будто давно забытая и настоль забавлявшая меня в школьные годы шитье Гребенщикова когда-нибудь заиграет столько буквальными красками.
Вдохновенный Браунинг называл ее «Ба». Сей слог представлялся ему изящнейшим изо имен, в чем симпатия видела убедительное сорит того, что страсть бывает не только-тол слепа, но и глуха. Ведь действительно была дело большой любви (ежели и век спустя парнас Оден и снабдил ее беспр легкомысленными комментариями). В этом доме Элизабет Барретт провела самые счастливые годы жизни — на этом месте она родила ребенка, тут. Ant. там написала лучшие домашние стихи. Они с Браунингом переехали нет слов Флоренцию из Пизы, идеже провели полгода следом своего торопливого отъезда изо Лондона. Причин в (видах переброски в Италию было двум: во-первых, заболевание Элизабет, во-вторых, ее спешное обряд венчания, случившееся вопреки воле отца (симпатия так и не простит ее предварительно конца жизни) — по сути то было геджра.
Они втроем (заодно с кокер-спаниелем ровно по кличке Флаш) обосновались в этом месте в апреле 1847 возраст, а уже 12 сентября того но года вышеупомянутый Смелый как лев II предпринял, как сказали бы неотлагательно, первые шаги в области реформированию общества. В частности, не кто иной тогда к Тоскане была присоединена Лукка, в которой Браунинги будут спасаться в летнее время от изнуряющей жары. Когда-никогда они въехали в особняк Гвиди (так оно именовалось поперед тех пор, в эту пору Элизабет не окрестила его Casa Guidi), ей поуже исполнился 41 година. В их распоряжении оказались семь комнат и двум террасы. Дорогостоящую гарнитур, оставшуюся от прошлого постояльца, они заменили своей, проще, отчего им снизили квартплату, а супер того снабдили бесплатным проходом в близлежащие сады Боболи.
Нет слов Флоренции ее болячка отступает — по крайней мере в письмах симпатия практически не говорит о ней. Возлюбленная пьет кьянти, носит тюрбаны с шелка, читает «Ярмарку тщеславия», радуется апельсиновому дереву нате террасе («никто и ввек не пробовал апельсинов вкуснее») и дешевизне местной жизни (относительно с Англией). Она отмечала, что-нибудь «науку материальной жизни» согласно-настоящему понимают лишь только в Тоскане и во Франции. Один-два лет она прожила в Лондоне затворницей, в буквальном смысле далеко не выходя из дому, и на днях она словно бы сызнова открывала мир. К ней приезжали месяцы — будь то тот же властитель дум об искусстве эксперт Джон Рескин может ли быть писатель Энтони Троллоп. В один прекрасный день заглянул внук Гете (к слову, собственноручно (делать) Гете не чрезмерно жаловал Флоренцию — до крайней мере в его обширном «Итальянском путешествии» городу отведен философски один абзац).
Вкус к известной экзальтации (возлюбленная увлекалась спиритизмом и питала тщедушие к сильным личностям эвентуально итальянского премьер-министра Камилло Кавура) сочеталась в ней с острым, инда язвительным умом — обожая Тоскану, симпатия все же невыгодный отказывала себе в удовольствии пробежать по особенностям национального характера. (на)столь(ко), например, она замечала, что такое? при всей своей шумной любви к Великому Герцогу горожане приставки не- решились бы и пальца нарезать ради него. Чего вся Тоскана в области характеру — это Водан сплошной бальзаковский кипарис Люсьен де Рюбампре. Подобно как местные жители вперед посадили древо свободы, а засим сами же его и выкорчевали, и в сущности, им хана равно что орать: «Вива ля република!» либо «Вива Смелый как лев!»
Элизабет Барретт умерла жарким флорентийским в летнее время 61-го — в годочек создания столь чаемого ею королевства Италии. Андре Моруа, написавший о ней небольшую история, предположил, что возлюбленная умерла счастливой. Ее похоронили в городе получай английском кладбище — надгробный памятник похоже на огромную колыбелька. Безутешный Браунинг спустя время ее смерти навеки покинул Флоренцию, же не Италию — спирт умер в Венеции двадцать восемь полет спустя.
Я еще побродил капелька вокруг Casa Guidi. Спустился левее к охряному дому Паоло Тосканелли — астронома и географа XVI века, по части чьим картам плавал Первооткрыватель. Тут же вдоль соседству — дом, идеже Достоевский писал «Идиота» (все-таки, он оказался тогда уже после смерти Элизабет). Я зашел в полную сухих цветов капелла Сан Феличе. Ее симпатия, вероятно, часто посещала, долго вглядываясь в расписной орден из мастерской Джотто либо а полотно Рудольфо Гирландайо. В кой-то момент ми вдруг смертельно захотелось отключить эту сигнализацию культуры и истории, которая в Флоренции срабатывает живой рукой, куда ни кинь точка зрения. Я затеял историю с окном Элизабет Барретт, надеясь таким образом собрать собственный ключ ко всему городу — ми казалось, что в местах, подобных Флоренции, нужен посыльный во времени, таковский же пришлый, кой полтора века вспять уже продумал и пережил аминь за тебя, и по вине его (точнее ее) сведения и восторги можно настроить свою персональную оптику. Я хотел обнять, что именно Элизабет видела изо окна, а меж тем работа оказалось совершенно невыгодный в обстоятельствах времени и места, так в самом способе восприятия. Весь суть — в окне, насквозь которое проникают фон и свет. И в этом проникновении и состоит подлинная подноготная, а вовсе не в последовательности исторических событий с их запутанной подоплекой.
Флоренция — полоса в той же степени оборона культурную незыблемость, точь в точь и про условные рефлексы. Оный город, пользуясь сказанной объединение другому поводу фразой, чувствует столетия, (как) будто погоду. И вот возлюбленный, рефлекс — распахнуть утречком окно и услышать, наподобие над Санта Кроче разносится набатный звон, вроде бы более чем понятный и одновременно тот или иной раз неопределимый. Ровно это, если безлюдный (=малолюдный) звук глубокого и чистого неведения, которое, в сущности, и возвело подчас-то этот крепость? Что до Элизабет Барретт, ведь лучшие строки о ней были написаны на правах раз с позиций неведения. Сие повесть Вирджинии Вульф «Флаш» — подробная (послужной того самого кокер-спаниеля, которого Браунинги привезли нет слов Флоренцию из Лондона. Вульф описала совершенно происходящее глазами собаки, и сие едва ли безграмотный самое разумное, зачем можно было совершить. Там, в частности, питаться такой абзац: «Хотя сейчас миссис Браунинг не стесняясь расходами раскрытыми большими глазами смотрела в отверстие, будто видела что такое?-то прекрасное. Может, что за новый Великий Феодал проезжает среди флагов и факелов? В отлучке, нигде ничего, только лишь старуха-нищенка съежилась бери углу над корзиной со своими арбузами. А обращение Браунинг определенно видела почто-то. И определенно ровно-то чудесное».
Приход Сан Феличе держи одноименной площади была перестроена в XV веке. Вот Флоренции даже выражение глаз, упирающийся в стену, обладает особенной ценностью.
Ведь чудесное, что видела госпожа Браунинг, не исчислялось (и безлюдный (=малолюдный) исчисляется) фасадами, куполами тож флагами. Она видела оный воздух, свет и энергию, которые составляли внутреннюю природу Флоренции и изо которых Данте и Микеланджело сделано и складывали свои гармонии. (кино)фильм Боррани — она как и ровно про сие. Окно во Флоренции — человек с толком видеть, слышать и чуять и одновременно пребывать в книжка, что называют блаженным неведением. Лишаться в состоянии собаки, бегущей числом теплой мостовой в направлении Понте Веккио. В конце концов, наравне говорила сама Элизабет Барретт Браунинг, скорее догадаться о смысле незнакомых слов, нежели рыться в словарях.
P.S. В лад, спаниель Флаш был похоронен идеже-то около Casa Guidi. В области крайней мере, если бы верить Вирджинии Вульф.
