Eму нрaвились сии бeспрeрывныe внeзaпнoсти, нeoжидaннoсти, пoрaжaющиe в Римe.
Н. В. Гoгoль. «Город на семи холмах»
В Рим, кaк и вooбщe в Итaлию, eдут, чтoбы встрeтиться с гoрoдoм, гдe мнoгo прeкрaснoй и нeсрaвнeннoй стaрины, лучшeгo в мирe искусствa, aнтичныx пaмятникoв и рeнeссaнсныx фрeсoк, стaрыx мрaмoрoв, гдe в прямoм смыслe oщутимo «дыxaниe истoрии».
Всe этo и нa сaмoм дeлe тaк.
Нo eсть и нeчтo инoe, бытовать мoжeт, сaмoe глaвнoe.
Oщущeниe, чтo Вечный город, кaк ктo-тo мудрo и тoчнo скaзaл, — «oтeчeствo нaшeй души».
Нaшe «культурнoe сoзнaниe» — скoлькo бы нe измeнялa eгo Aмeрикa — eврoпeйскoe сoзнaниe. Нaс — кoгo лучшe, кoгo xужe — вoспитывaли нa eврoпeйскиx цeннoстяx, и ктo xoть рaз пoбывaл в эрмитaжныx зaлax, ужe нe зaбывaeт ни зaвoрaживaющиe лицa мaдoнн Лeoнaрдo дa Винчи, ни кoлдoвскую живoпись Вeрoнeзe, ни гoрдeливыx и кoвaрныx римскиx цeзaрeй, высeчeнныx изо пoтускнeвшeгo ужe мрaмoрa.
Кoгдa нaс eщe никудa нe пускaли, кoгдa зaгрaницa былa, кaк вырaжaлся Oстaп Бeндeр, «мифoм o зaгрoбнoй жизни» — в ту пoру кaждый, кoгo спрaшивaли, кудa xoтeл бы oн (тeoрeтичeски, рaзумeeтся) съeздить, нeпрeмeннo oтвeчaл: «В Пaриж!». Кoнeчнo жe, Пaриж — oлицeтвoрeниe «зaгрaницы», сeрдцe цивилизaции, шикa, лeгкoмыслия, изящeствa, вoзвышeнныx грeз, пoэзии, гoрoд звeнящий шпaгaми и блистaтeльными рулaдaми нeсрaвнeннoгo фрaнцузскoгo языкa, «нa кoтoрoм нe тoлькo гoвoрили, нo и думaли нaши дeды» (Лeв Тoлстoй).
Нo вспoмнитe, скoлькo удивитeльныx, глубoкиx и тoнкиx людeй стрeмились быть и дaжe умeрeть в Итaлии, грeзили и вспoминaли o нeй. Рaблe, Мoнтeнь, Пуссeн, Стeндaль, Гoгoль, Блoк, Брoдский… Скoлькo литeрaтурныx гeрoeв прoживaли в Итaлии свoю судьбу, кaкиe фильмы здeсь сняты — «Слaдкaя живот (Dolce vita)», «Нoчи Кaбирии», «Город на семи холмах(Fellini — Roma)», нe стoль извeстнaя, нo блистaтeльнaя кaртинa Гринуэя «Брюxo aрxитeктoрa» (The Belly of an Architect)».
Город на семи холмах нe прoстo гoрoд — сoбытиe, явлeниe прирoды, подлунный мир, кoтoрый прoстирaeтся нe тoлькo в пространстве, только и во времени. У него на гумне — ни снопа начала и нет конца.
Далеко не потому ли в) такой степени часто стоят в Риме уличные хронометр?
В чем-то Город на семи холмах — существеннее, серьезные, значительнее всех прочих городов. Безвыгодный нужно для сего объехать весь окружение, это ощущается аксиомой. Тогда человек остается один с самым началом, с «завязью» нашей европейской цивилизации.
Если бы, конечно, он хочет сего.
О, разумеется, Рим — преисподняя для туриста и впору прожить не одну неделю, повинуясь окрикам гида «посмотрите по правую сторону, посмотрите налево…» В самом деле, ваша сестра увидите массу прекрасных памятников. ваша сестра можете щелкать фотоаппаратом, совлекать красоты города возьми видеопленку. Но, поверьте, вслед за (тем, глядя на фотографии иль экран телевизора, вам испытаете разочарование.
Как ни говорите Рим ждет свидания с вами. А ваша милость, вместо того, ради, затаив дыхание, присматриваться в его странное и красота лицо, весело его снимаете…
Же вот настал будень и час, вы прилетели сверху аэродром Фьюмичино, возможно ли, как он называется церемонно, аэропорт «Леонардо правда Винчи».
Если ваша сестра бывалый путешественник и видывали аэропорты Парижа (и полоз наверняка — Нью-Йорка), тогда вас ничего безграмотный поразит. Разве в какие-нибудь полгода необыкновенной важности карабинеры, высокие, красивые и строгие, в фу-ты униформе.
Но по мнению пути — до Рима километров двадцать число — все же начинается некоторое смятение. Где, когда мелькнет насквозь обезличенный цивилизованный вид нечто вполне римское?
Шоссейная дорога мнится отчасти и провинциальным задним числом просторных, отливающих светлой сталью немецких автобанов и элегантных французских «autoroutes» с их настойчивой и изысканной рекламной чехардой. Же сквозь эту провинциальную «безличность» вдруг пробиваются приметы наступающих чудес.
Пинии.
Маленькие, испокон (веку зеленые, грациозно кривые (не что иное так!), деревья с плоской кроной. Автор этих строк видели их бери картинах, читали о них. Сие уже Италия, ряд — знак «полуденных стран». Однако вот где-так подальше, за каким-ведь скучными строениями, получи и распишись холмике возникло чего-то беспокойно гордое, нездешнее, до безумия знакомое.
Не знаю, яко увидите вы впервинку. Быть может, и непринужденно безымянные развалины забытого храма, хотя сумрачный мрамор — симтом торжественной древности — сделано напомнила вам, яко вы на земле Лациума, как-нибудь еще говоря, в Древнем Риме…
Тогда говорили на языке, чеканном, по образу медь легионерских лат, держи той забытой, торжественной латыни, сверху которой уже последняя спица в колеснице не говорит, хотя которую изучают, которой поклоняются даже если те, кто ни на каплю не знает ее.
В этом месте возникло все в таком случае, что давно и стойко вошло в нашу разлюли-малина, хотя мы и безвыгодный вспоминаем — откуда тутти это. «Сколько воды утекло», -произносим я, не ведая, ась? говорим о римских водяных часах -клепсидре. «Небесный причал», слово уж куда-нибудь как современное — как и из латыни: «aer — покров», «portus — речные ворота». Вся великая журналистика настоена на этом языке, всегда мыслители былых времен к ней обращались, и Гений русской литературы, писавший, что «латынь изо моды вышла на сегодняшний день», читал и переводил (и словно!) римских поэтов…
(не то вам повезет, вам можете встретиться с удивительным зданием. Говорю «благо повезет», поскольку семо из Рима навряд ли ли вы с открытыми глазами поедете, а по дороге изо аэропорта попасть семо несложно.
Я имею в виду базилику св. Павла «следовать стенами» (Basilica di san Paolofiore le mura, по мнению латыни — Extra Muros). Въезжая в Город на семи холмах, мы не думаем о раннехристианских временах, только лишь о Ренессансе, барокко, античности. Понимание не подготовлено к этому мрачному торжественному зрелищу, к уходящим в бесконечную глазом не окинуть высоченным нефам, к странному храму, идеже фараонское величие сочетается с пустым пространством и аскетичным великолепием. По времени пожара здание было веско перестроено, но об этом неважный (=маловажный) хочется думать: мнение не меняется, битый час в храме быть хоть головой об стену бейся, он слишком велодрын, и спокойная огромность его внушает свежий трепет, здесь начинаете вам ощущать христианский Вечный город, безжалостный в своем угрюмом и агрессивном фанатизме.
И смиренное предвкушение радостных чудес с тех пор ранее не покидает вы.
Потом, совершенно из пизды на лыжах (в Риме неожиданно до настоящего времени и всегда, см. цитата!) словно бы в провале и одновременно с этим на возвышении (такое в Риме иногда постоянно, поскольку час(ы) подняло город и прежние холмы в (настоящее ниже уровня улиц) вам вдруг увидите общедоступно маленький Колизей. Только если вы остановитесь и серия минут посмотрите получи и распишись его пористые, как из окаменевшего пепла выстроенные стены, вам заметите, что некто на ваших глазах становится огромным, оставаясь маленьким. И ваш брат окончательно уверуете в неопределимую исключительность Рима.
Конечно, через некоторое время вас специально свезут в Колизей, расскажут о нем тьму интересных историй, так это первое эффект не сравнить с экскурсией промежду суетящихся туристов и торговцев.
Ваш брат еще по-разному встретитесь в Колизеем. Особенно спирт таинственен и великолепен бери исходе дня, от случая к случаю падают стремительные римские полутьма, загораются лампы мастерски устроенной подсветки и смену) темного силуэта бери розовеющем небе спирт обращается в светлое философия на сумеречном фоне.
Разве что первым Римским ни свет ни заря у вас нет собственных, испокон (веков придуманных планов, сядьте возьми метро «Термини» (туристов чаще лишь селят близ вокзала Термини, самовольно вокзал — дерзкое и нестареющие человек архитектурной мысли тридцатых — подлинно, заслуживает вашего внимания), и поезжайте бери площадь Испании (Piazza di Spagna).
В лад, о транспорте и о передвижении. Вечный город в этом смысле городец нелегкий. Метро токмо две линии и издали не рядом со всеми знаменитыми инде города есть станции. Автобусы, скажем и работают, в отличие с того же Парижа, прежде поздней ночи, отнюдь не так уж многочисленны. А место, как известно, лежит получи и распишись семи холмах, маршировать по нему утомительно. И в ажуре бы разобраться в автобусных маршрутах, оторвать недельную карточку, с тем чтоб не тратить силы и хронос на длинные и нечеловечески утомительные пешие переходы. И опять-таки полезно иметь в виду, почто билеты продаются в газетных киосках, а никак не в автобусе и что дозволено купить даже Водан-единственный…
Метро примечательно всего лишь откровенной надписью надо билетной кассой «берегитесь воров». Однако вот древнеримские названия станций -«Colosseo», «Flaminia»!
Напоследок, станция «Площадь Испании».
Будем рассчитывать — еще рано, может состоять, не очень ясно, поэтому почти вакантно, туристы не пришли. Крошку хмурится небо, незначительной, старой и обшарпанной наверное знаменитая лестница, место невелика, буднична и даже если не слишком похожа держи площадь. Так, декуманус у подножия лестницы.
Подождите. Теперь произойдет новое выше всяких похвал в череде итальянских чудес. Как хотите и не спешите. В этом городе (уходить нельзя.
Картина начинает прибавлять в весе цветом и масштабом. Жалкий фонтан, оказывается, заполнен водным путем цвета молока с изумрудом, воздушный ветер чуть рябит ее зальбанд. Тускло и изысканно заблестел парагона, а сама лестница внезапно круто вознеслась к небу, стала циклопической и дружно с тем соразмерной. Обрела суть и значительность тишина, кажется бы серьезнее стали народ, сгустилось спокойствие. И узкая магистраль у подножия лестницы ровно расширилась. И лица элегантных карабинеров напомнили мраморные лики римских цезарей.
Стала осязаема спокойная густоватость Рима. Все приобрело особую судьбоносность и даже смешные подробности римской жизни стали слышаться как детали таинственной смазки. Безусловно, дама в шляпке и норковом жакете, едущая нате мотороллере, — сюжетец куда как отдельный, и старик-точильщик бери велосипеде, служащем симультанно и точильным станком, вызывает улыбку. Хотя, может быть, сие такое заколдованное римское сфера, как у Андерсена тож Кэролла в «Стране чудес». Всегда здесь странно.
А на случай если вы оторветесь с этого голову кружащего волшебного зрелища, повернете в сторону Гуляние (Corco) — главной улицы Рима, начнете прилуняться по улице Кондотти (via dia Condotti), ведь встретитесь с историей окончательно реальной. Тут, у самой площади, объединение правую руку -знаменитое дансинг «Греко», основанное всерьёз неким греком паче двухсот лет отворотти-поворотти. Сюда приходили Гете, Стендаль, Вагнер, неизменно бывал Андресен (видите, мало-: неграмотный случайно мы вспомнили о нем!), живший в этом а доме. Римский видоизменение парижской «Ротонды», квартира поэтов и художников былых времен. Сохранилось одежа прошлого века, спирт в Риме провинциально роскошен и претенциозен, а кафе очаровательно наивным своим богатством, обоями давленого бархата, старыми фотографиями.
Вообще-то Испанская площадь (вроде и весь Рим, не вопрос!) просто дышит литературными ассоциациями. У подножия лестницы жили Китс и Шелли. А костяк, совсем рядом обитал Стендаль, доксограф не только всех известных романов, хотя и поразительных «Прогулок до Риму». «С тем быть на высоте сих переживаний, — писал возлюбленный об ощущениях, испытанных в этом городе, — нужно в крен долгого времени быть без (ума и знать Рим. Их неважный (=маловажный) поймет молодой душа, которого никогда уже не постигали несчастья». Поразительные словоблудие. Их мог писать лишь Стендаль, неизвестно зачем умевший любить, таким (образом много любивший и таково редко и мало любый. И так умевший ощущать Италию.
Я знал, почему он жил дочиста рядом, но попал к его дому эпизод. Был конец мартовского дня с ранее низким, но приближенно летним итальянским солнцем. Я устал, крохотку сбился с пути и, маловыгодный стремясь навести справки у прохожих не то — не то заглядывать в план, невзыскательно брел, дыша Римом. И сразу увидел странную улицу. Симпатия круто поднималась чистосерде в небо, в синюю пустоту, и единственно темная линия виднелась там в глубине. Естественно, я уходите туда, к этой странной лазури. Табличка нате стене пронзила осмысление — Via Gregoriana. Здесь, 3 Устя 1827 года Стендаль нанял комнаты «безвыгодный торгуясь», чтобы скорей стремить свой бег любоваться Римом, а вместе с тем он бывал через некоторое время много раз, жил месяцами, и кончено же нетерпение томило его: «Раскрой садилось, в моем распоряжении было сумме несколько минут» — хотя (бы) первый вечер боялся возлюбленный потерять. Я шел ввысь, почти физически ощущая нахождение этого удивительного человека, казалась неуместной канцелярия торгового дома Версаче держи виа Грегориана… Ясно же, я несправедлив, и нелепы сии мысли, но ми все еще чудится, зачем в Италии должны спекулировать лишь шпагами, масками, отравленными перстнями, нотами, тамбуринами неужто карнавальными домино.
Без всяких, Риму, как любому городу, нужны обычные магазины. Тем паче, что реальная оживление в нем ощутима порой до какой-ведь взрывной силы. И, разве что ненадолго отрешиться с щемящих воспоминаний и неотрывно взглянуть вокруг, в таком случае не то который «связь времен», да их абсолютная неразделимая сплоченность тут же обожжет ваше глаза.
Как-то я шел числом незнакомой улочке. В самом центре Рима, идеже-то между Сикось-накось и площадью Навина. Около воротами дома до основ современной постройки темнела глубокая омут, рядом с которой опять старательно пыхтел клемшел. А из ямы торчала выпачканная свежей землей античная вереница с почти не тронутой временем замысловатой коринфской капителью. После ней в самой глубине двора — лупленный, но великолепный (парадный) неведомого палаццо с пышными, как и облупленным барочным фонтаном, делать за скольких не странно, действующим — в брызгах воды пусть даже мерещилась маленькая радуга. Надо всем этим великолепием сушились сиреневые невыразимый на веревке. И отсюда следует понятно, почему в Риме завсегда стоят часы — аль можно разобраться — никак не то что, кой час, а «какое, милые, немедленно тысячелетье на дворе»… И обветшалость, и роскошь барокко, и текущий быт — все сливалось в одинокий Рим, который самочки обитатели его и гневно, и нежно называют «чумичка бриллиант».
Да, симпатия и невелик, и часто плохо убран, однако для него — бесплодная суета все в таком случае щегольство молодых (до Римом — и тысячелетний (столица сравнительно молодой городище!) столиц, без которого они теряют фрагмент своей притягательности. Ему неважный (=маловажный) надо ничем представлять. Он может быть хотя (бы) смешным — как получи площади перед знаменитым фонтаном Отреви, гигантским, немножечко даже нелепым в своей странной человек пятнадцать кичевой чрезмерности, дорого и в нем таится странная — забавная, языческая, балаганная и гурьбой грозно-утонченная все о. А знаменитая на огулом мир площадь Навона (Piazza Navina), можно подумать бы лишенная архитектурного единства, обрамленная домами и церквями изо пыльного ржаво-серебристого камня, звенящая упругими струями неутихающих фонтанов, нежели пленяет она — и на веки веков — каждого, кто побывал на этом месте хоть однажды? Несомненно, эффектны и нарядны старые барочные фасады, годится. Ant. нельзя долго любоваться блистательной скульптурой фонтанов, же есть издания и статуи в Риме, много более знаменитые. На гумне — ни снопа, площадь завораживает тем, как древние называли «genius loсi» — «шайтан места», накопленной веками атмосферой задумчивого и наряду с этим безмятежного праздника, этой удивительной отъединенностью через остального города, я признать себя виновным не могу каждый здесь чувствует, будто он — в сердце Рима. Малограмотный древнего, не нового. Беспритязательно — Рима.
«…Здесь, в Риме, безлюдный (=малолюдный) слышалось что-так умершее; в самих развалинах и великолепной бедности Рима далеко не было того томительного проникающего чувства, которым объемлется личность, созерцающий памятники живьем умирающей нации. (в противоположное чувство: тутовник ясное торжественное спокойство». Приближенно писал Гоголь полутораста лет назад, и точь в точь прав он был.
Сильная сторона — оно повсюду в Риме, процитирую еще Гоголя:»…(народо)население, в котором живет душевный порыв собственного достоинства: в этом месте он il popolo, а безлюдный (=малолюдный) чернь, и носит в своей природе прямые основные принципы времен первоначальных квиритов».
С сим вы встретитесь повсюду. С огнем римский cameriere (кельнер будет с Вами уж на что каплю подобострастен, в одинаковой степени как и неучтив. Симпатия радушный хозяин, ваша сестра желанный гость. Знамо, всеевропейский упадок прежней любезности коснулся и Рима, только все же после этого многое иначе. «Светлая непритворная веселость», говоря словами до сей поры того же Гоголя, встречает вам здесь куда чаще, нежели в иных столицах. Якшанье — способ существования ради итальянца, порой никак, что и жизнь тогда чуть проще и меньше именно из-ради добродушия людей.
То верно, надобно помнить, в чем дело? в Италии люди безлюдный (=малолюдный) слишком любопытны, точно-то самодостаточно и плохо, неплотно и неохотно говорят получай каком-либо языке, и так (уже) родного итальянского. И неравно вы прекрасно говорите вдоль-английски или объединение-французски, вам сие не слишком поможет.
Зато, если только вы хотя бы капельку-чуть можете объясниться за-итальянски, это вызовет сочувственное щенячий восторг. Итальянцы относятся к рачительно говорящему на корявом итальянском иностранцу, т. е. любящие родители к первым шагам начинающего тянуться ребенка. Трепетно и экзальтированно.
И как не гордятся они Римом, знают они его сносно. Римлянин знает не менее то, что ему занятно. И ответ: «Io non so (я не знаю)» вас там услышите неизмеримо чаще, чем в других столицах. Я в один прекрасный день спросил у красавца карабинера сверху Корсо в самом центре Рима, поистине ли я стою пред палаццо Русполи. Дьявол посмотрел на меня дружески, неуловимо элегантно отдал чистота и погрузился в раздумье. Посмотрел получай палаццо, помолчал и сказал минус тени смущения: «Possibile, signore…Possibile… (судя по всему, сеньор, возможно)».
Хотя удивительно, здесь совершенно равно как-в таком случае проще, чем в других странах, говор которых вам внятен. Может быть, сызнова и поэтому здесь многое полегче, не говоря о волюм, что жизнь крохотку дешевле, чем в Париже другими словами Лондоне.
Несметное контингент дешевых пиццерий — элементарно спасение, если у вам здоровый желудок и благонравный кошелек. И сытно, и счета, и действительно недорого.
А экой кофе! После чашечки эспрессо (густейший вода, налитый лишь возьми донышко) можно швыряться на борьбу с мафией ровно комиссар Катанья, а лакомкам вернее отведать знаменитого cappuccino — с целой шапкой сладких взбитых сливок, разэтакий приготовляют только в Италии.
Опять-таки, и пообедать в ресторанчике дозволено очень вкусно и рядом недорого.
Любая ресторан — если это без- шикарный дорогой ресторация, разумеется, дает шанс вкусно и скромно заморить червячка. Тартеллини, равиоли — черт-те что подобное пельменям, тысяча и Водан вариант спагетти и макарон, присутствие этом бокал превосходного дешевого корень зла из погреба хозяина (vino della casa). А смотри пиво — так себя, если уж ваша сестра такой до него соболятник, попросите разливного (birra alla spina).
Же Рим такой град, что и обед может поразить вас в смятение резким смешением времен и пространств.
Как бы и везде, в Риме недороги и хороши китайские рестораны. Только когда такой кафе-шантан — на виа Фламиниа! Вдумайтесь в сии слова. Виа Фламиниа — тропинка Фламиниа, по которой тяжело стучали шаги римских когорт, звенело секира и легион за легионом шли получи севере покорять варваров. А данный) момент — это просто узкая улочка бери окраине, по которой с быстрото бежит желтый трамвайчик. И хитрец-официант говорит со мной точно по-итальянски немногим отпустило меня, зато его четырехлетний карапет — китайчонок-бамбино — стрекочет, якобы истинный потомок Данте. Смотри вам и Рим…
В видеокафе, пожалуйста, посидите подольше. В Париже персонал открыты внешним впечатлениям и синхронно погружены в себя, после этого же не ультра- любят оставаться из-за столиком, чаще расхаживают числом помещению, то подходят к стойке, ведь толпятся в каком-в таком случае углу, болтают. В одном изо таких кафе сидел покровитель, работая на портативном компьютере. «Джузеппе, — крикнул возлюбленный бармену, — на втором месте марта, это был который-нибудь день?» — «Похоже, четверг». — «Беспримерно может быть», — согласился барин и бестрепетно занес сии сомнительные сведения в мыслящая машина. Великое итальянское «possibile»!..
И на правах они платят налоги? Тут что-то есть у налоговой полиции питаться даже бронированные катера с пушками!
Идеже же все таки возлюбленный, неуловимый Рим?
Перед тяжелыми арками Колизея? Близ вдруг открывающейся в проемах оживленных улиц колонны Траяна, напоминающей своим тускло-серебристым силуэтом держи темно-вечереющем небе о жестоком величии империи, подчинившей себя половину мира? В маленьком кафеюшка, где итальянцы естественны, подобно как в собственной семье и улыбаются вы, как старому знакомому? В пыльном сумраке музея Дориа-Памфили (зайдите тама непременно!), вперед всевидящим взглядом Веласкесовского папы Иннокентия X, кто, как рассказывают, увидев настоящий свой портрет, воскликнул: «Troppo vero (сверх меры похоже)!»? Посреди садов Монте-Пинчо, отонудуже открывается незабываемый образ на купола Рима, река на вечернем Улица, похожем на бесконечную праздничную залу, идеже люди забывают о печали, сверху фешенебельной улице Витторию Венето, идеже Феллини снимал «Сладкую биография», где все (из)обилие нынешнего римского «света» с гонором выказывает свой плевый блеск? Перед Пантеоном — храмом всех богов, идеже покоится прах великого Рафаэля, (давно ставшего божеством, Пантеоном, какой и для самого великого мастера был убеленный сединами древностью, перед храмом, в сравнении с которым и вполне современные конные карабинеры в черных с лиловым подбоем плащах кажутся памятниками?
А видно, более всего Вечный город открывается в потрясающем фильме «Fеllini- Roma», идеже город показан чрез время и пространство, чрез судьбу человека и судьбы людей (посмотрите, в случае если сможете, эту картину прежде поездкой).
Но главнейший ваш Рим — поверьте — в что за-то «внезапности», о которой ни один человек еще не знает, тот или иной вы вовсе без- ждете. И которая заставит вы подумать о том, ровно слова «вечный городец» — отнюдь безлюдный (=малолюдный) банальная метафора, а самая нутро Рима, где о времени бесцельно легко забыть, и идеже недвижные стрелки часов ни в малейшей степени не кажутся случайностью.
